Предлагаю вашему вниманию небольшую работу Альберта Швейцера - основоположника концепции благоговения перед жизнью (первая половина 20 века). Думаю, в этом тексте многие найдут очень близкое и важное для них.
Проповедь 16-я
Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя. (Послание к римлянам 14: 7)
На предыдущей нашей встрече мы поставили вопрос о сущности нравственного, об основополагающем принципе морали <...> Пытаясь уяснить себе, что есть нравственное, мы вопрошали не только сердце, но и разум, ибо мы увидели, что главная беда нашего времени — отсутствие морали, основанной на разуме и не подверженной страстям и предрассудкам. Чтобы сердце и разум шли рука об руку, должно приложить усилия. Истинное сердце разумно, истинный разум чувствителен. Сердце и разум согласны между собой в том, что в основе своей добро есть благоговение перед загадкой, которую мы называем жизнью, благоговение перед всеми ее проявлениями, большими и малыми, простыми и сложными. Добро есть то, что сохраняет и поддерживает жизнь; зло есть то, что препятствует ей и уничтожает ее. Мы нравственны, если мы преодолеваем себялюбие и не смотрим на другие творения как на нечто чуждое нам, если мы сопереживаем и сострадаем всему, что нас окружает. Только тогда мы становимся людьми в истинном смысле слова и обладаем этикой, которая никогда не утратит своей сути, которая постоянно изменяется и автономно определяет направленность своего развития.
“Благоговение перед жизнью”, “преодоление отчуждения”, “стремление сохранить жизнь” — эти выражения кажутся избитыми и сухими. Однако, несмотря на тривиальность, они несут в себе богатое содержание. Семя растения невзрачно на вид, но в нем содержится образ будущего творения. В этих простых словах заключено основное этическое воззрение, из которого проистекает нравственность. Основная предпосылка нравственности — это сопереживание всему живому, обязывающее нас делать все возможное для сохранения жизни.
Самый страшный враг нравственности — равнодушие. Когда мы были детьми и в той или иной степени осознавали происходящее вокруг нас, мы обладали способностью к состраданию. Но она не возрастала в соответствии с увеличением наших познавательных способностей. Она часто мешала нам и ставила в неловкое положение. Замечая, что большинство окружающих нас людей с годами утратило эту способность, мы старались подавить в себе чувствительность, ибо мы не хотели отличаться от них и не знали, как нам быть. Сколько таких людей, похожих на дома с закрытыми ставнями, бесчувственных и немых!
Быть добрым означает быть бодрствующим! Мы подобны путникам, которых в дороге застигли мороз и метель. Горе тому, кто, поддавшись усталости, сядет и заснет: он не проснется. Когда у нас нет сил, чтобы разделить с ближними испытания, выпавшие на их долю, нравственный человек внутри нас умирает. Горе нам, если притупилась и оцепенела наша чувствительность, ибо тогда гибнет то, что мы называем совестью в самом широком смысле слова, то есть сознание того, что мы должны и что не должны делать.
Благоговение перед жизнью и сопереживание всему живому, когда человечество впервые ощущает их, — для всего мира это становится событием. Природе все это неведомо. С удивительным упорством она порождает неисчислимые формы жизни и с поразительной беспечностью уничтожает их. На всех уровнях жизни, вплоть до человеческого, живых существ отличает ужасающее непонимание этого великого принципа. У них есть воля к жизни, но нет способности к сопереживанию. Они страдают, но не испытывают сострадания. Эта великая воля, воля к жизни, благодаря которой живет и сохраняется природа, непостижимым образом противоречит сама себе. Одни существа живут за счет других. Природа потворствует жестокости. Природный инстинкт побуждает одних насекомых откладывать яйца на теле других, и личинки питаются телом гусеницы, причиняя ей медленную и мучительную смерть. Муравьи, когда их много, нападают на мелких зверьков: этому их научила природа. Взгляните на паука: каким зловещим искусством она одарила его! Если судить по внешно¬сти, то природа кажется удивительно прекрасной. Но вчитайтесь в нее, как в книгу, и вы ужаснетесь. Как бессмысленна ее жестокость! Высшие формы жизни приносятся в жертву низшим. В организм ребенка вместе с воздухом попадают туберкулезные бактерии; он растет и набирается сил, но уже обречен на страдания и преждевременную смерть, потому что простейшие существа живут и размножаются в его жизненно важных органах. Когда я работал в Африке, я часто испытывал настоящий ужас, исследуя кровь больного сонной болезнью. Он сидел передо мной с лицом, искаженным от боли, и стонал: “Голова, голова!” Почему он обречен на еженощные страдания и мучительную смерть? Потому что мельчайшие бледные тельца, длиной не более тысячной доли миллиметра, живут в его крови, и иногда их так мало, что приходится часами смотреть в микроскоп, для того чтобы их обнаружить.
Воля к жизни таит в себе непостижимое противоречие — сама жизнь выступает против жизни, причиняя страдания и смерть, невинная и в то же время виновная. Природа поощряет бессердечный эгоизм, которому лишь иногда противостоит инстинкт, повелевающий защищать потомство, пока оно в этом нуждается. Животные любят своих детенышей и готовы умереть, защищая их; у них есть способность к сочувствию. Тем более ужасна их жестокость ко всем прочим живым существам.
Мир, над которым властвуют эгоизм и неведение, подобен погруженной во мрак долине. Освещены лишь горные вершины, все остальное пребывает во тьме. Лишь самое высшее творение ловит отблеск света. Лишь человеку дано познать благоговение перед жизнью, сопереживая и сострадая всему живому. Только ему одному дано преодолеть мрак неведения, в котором изнывает все живое.
Это познание — величайшее событие в эволюции бытия. Благодаря этому познанию в мире являются добро и истина, сквозь тьму пробивается свет. Когда в каком-нибудь отдельном существе бьется пульс всего мира живого, то в этом существе жизнь становится сопереживанием и приходит к осознанию себя самой... Здесь прекращается обособленность конечного бытия, и это бытие вне нас становится нашим, и мы сливаемся с ним.
Мы живем в мире и мир живет в нас. Уже само осознание этого ставит перед нами множество вопросов. Откуда столь непримиримое противоречие между законами нравственности и законами природы? Почему разум не одержит верх? Почему, вместо того, чтобы способствовать развитию явлений природы, разум, познавая, приходит к чудовищному противоречию с ними? Почему законы, которые он открывает в себе, не совпадают с теми, что правят миром? Почему разум расходится с миром, когда обретает понятие добра? Почему мы должны испытывать муки этого противоречия, не имея надежды разрешить его? Почему вместо гармонии — разобщенность? Бог — это сила, поддерживающая все и вся. Почему же тогда этот Бог, обнаруживающий себя в природе, есть отрицание того, что мы ощущаем в себе как нравственное? Как может сила в одно и то же время разумно творить жизнь и бессмысленно уничтожать ее? Как примирить Бога как силу природы с Богом, обладающим нравственной волей, с Богом любви, каким он представляется нам, когда мы возвысились до высшего знания, до знания благоговения перед жизнью, сопереживания и сострадания? <...>
Способности и воле к сопереживанию грозит еще одна опасность: мы можем усомниться и сказать себе — все бесполезно! Что бы вы ни делали, пытаясь предотвратить страдания и уберечь жизнь, все это не идет ни в какое сравнение с той болью, которая переполняет мир, с теми ранами, которые вы не в силах исцелить. Мучительно сознавать свою беспомощность, знать, сколько страданий мы причиняем, и не иметь возможности что-либо изменить.
Вы идете по лесной тропинке; солнечный свет играет в листве, поют птицы, беспечно жужжат насекомые. Сами того не желая, вы, гуляя по лесу, причиняете страдания и смерть. Здесь вы наступили на муравья, там раздавили жука <...> В торжествующий гимн жизни по вашей вине вкрался диссонанс — страдание и смерть. Вы виновны, хотя и не совершили никакого преступления. Несмотря на самое искреннее желание оказать помощь, вы чувствуете, что совершенно беспомощны. И тогда к вам обращается искуситель: “К чему терзаться? Все равно ничего не изменишь. Смирись, не думай об этом. Будь бесчувственным и беззаботным, как все”.
Возникает и другое искушение: “Сострадая чужой беде, начинаешь страдать и сам”. Тот, кто пережил в себе боль мира, уже не будет счастлив простым человеческим счастьем. В часы досуга, отдыхая от забот, он не сможет до конца предаться безмятежной радости, ибо та боль, которую он пережил, всегда с ним. Страдания, свидетелем которых он некогда был, не покидают его. Он видит перед собой скорбные лица, он слышит стоны больных и они эхом отдаются в его душе; он вспоминает книгу, в которой описывается тяжелая судьба героя — и тьма поглощает свет его радости. В шумной компании он внезапно становится рассеянным, и искуситель снова обращается к нему: “Не унывай! Отстранись от всего, что удручает тебя, ни к чему быть таким чувствительным; научись равнодушию, окружи им себя, словно панцирем. Будь беспечен, как все, если хочешь жить спокойно”. И кончается тем, что нам даже стыдно от того, что мы знаем великое чувство сопереживания и сострадания. Мы скрываем это чувство друг от друга, словно это какая-то глупость, которую человек отбрасывает, становясь разумным.
Эти три величайших искушения незаметно разрушают предпосылку, из которой возникает добро. Берегитесь же их! На первое искушение скажите себе так: для меня является абсолютной необходимостью разделить с кем-либо испытания, выпавшие на его долю, и протянуть руку помощи. Ваши усилия — лишь капля в море по сравнению с тем, что должно осуществить, однако такая позиция придаст вашей жизни тот единственный смысл, который так необходим, и сделает ее ценной. Где бы вы ни были, вы должны нести избавление от бедствий, которые принесла в мир внутренне раздвоенная воля к жизни. Но избавление может дать лишь познавший. То немногое, что вы совершите, станет многим, если вы избавите живое существо, будь то человек или иное творение, от боли, страха и страдания. Сохранение жизни — единственное счастье.
Теперь о другом искушении. Оно говорит, что сопереживая тому, что происходит вокруг тебя, ты и сам испытываешь страдания. Возразите на это так: “Сопереживая чужой скорби, я развиваю в себе способность сопереживать и чужим радостям”. Когда вы становитесь равнодушным к бедам ваших близких, вы теряете возможность разделить с ними их счастье. В мире мало счастья, но сопереживая его вместе с другими и присовокупляя к нему добро, которое мы творим, мы обретаем то единственное счастье, делающее жизнь достойной того, чтобы жить. Вы не имеете права сказать — я буду тем либо другим, потому что считаю, что так я добьюсь наибольшего счастья. Вы должны быть теми, кем вы должны быть, честными и знающими, не отделяющими себя от мира, сопереживающими миру, ощущающими мир в себе. Не имеет значения, счастливы ли вы согласно общепринятым меркам или нет. Тайный час не требует от нас, чтобы мы были счастливы: принадлежать Ему, вот то единственное, что может удовлетворить нас.
И снова я повторяю: не позволяйте остынуть сердцам вашим, бодрствуйте! Ибо речь идет о вашей душе. Как я хочу, чтобы слова, коими я раскрываю мои сокровенные мысли, внушили вам стремление разрушить ложь, с помощью которой мир жаждет усыпить вас! Если бы каждый из вас перестал быть беспечным и внял призыву — учиться благоговению перед жизнью и великому сопереживанию, я был бы удовлетворен. Я счел бы свой труд благословенным, даже если бы узнал, что завтра мне запретят проповедовать, или оказалось, что все, что я говорил, бесполезно, что уже никогда ничего не добьюсь своими проповедями.
Обычно я остерегаюсь воздействовать на людей, ибо это влечет за собой определенную ответственность. Но сейчас я желал бы обладать силой и могуществом, чтобы внушить вам способность к состраданию, чтобы вы сделались познавшими в сострадании, которое всегда будет с вами. И тогда я скажу себе, что вы на пути к подлинному добру и никогда не сойдете с этого пути. “Никто из нас не живет для себя”: пусть это слово всегда будет с вами и не оставляет вас в покое, покуда не упокоитесь навеки.
